Они с папой очень дружно жили, что дало мне веру в любовь. Мы жили в коммуналке с папиными родителями, у нас на семью было две комнаты, в одной я жил с мамой и папой, в другой – дедушка и бабушка. Дедушка оказал на меня большое влияние, он был дворянин, занимал высокий пост (железнодорожный генерал) и он очень хорошо относился к моей маме.
Мама всегда умело лечила меня (у нее было три курса медицинского института), в младенчестве я тяжело заболел и по совету одного врача мама с папой вывезли меня зимой, кажется, в «Снегири», время было трудное (родился-то я в 1945 году), голодное, но они меня вытянули. В три года я еще раз тяжело заболел, нужно было много времени проводить в постели, и тут папа соорудил мне маленький кукольный театр и показал, как делать куклы. Они с мамой очень поддерживали это мое увлечение, переросшее потом в актерскую профессию. Правда, прежде, чем я поступил в театральное училище, меня отправили на благословение к Цецилии Львовне Мансуровой, с которой моя бабушка дружила с детства. Та, прослушав меня, одобрила, и родители уже не возражали.
Работала мама всю жизнь педагогом. Сначала она окончила Учительский институт (где готовили учителей начальных классов), потом еще и Педагогический, в который поступила прямо на третий курс. И бабушка, и мама мои были учителями, я видел, какая это тяжелая, часто неблагодарная работа, и сам никогда не хотел быть учителем. Потом мама стала директором соседней школы. И я не мог плохо учиться. Вот учительница по английскому мне ставила двойки, потом вызывала директора соседней школы, дома мне нанимали частного педагога, я подтягивался, получал пятерку, и уже за четверть выходила тройка. Вообще-то не очень хорошо отражалось на мне, что мама стала директором: она часто приходила домой уставшая, изнервленная, могла отругать меня ни за что, тогда в детстве я не очень понимал ее состояние.
Но даже в моем взрослом возрасте у нас с ней не всегда было взаимопонимание, потому что она – женщина-руководитель, и с трудом шла на компромиссы, хотя, разумеется, она – человек далеко не глупый. Но она – руководитель, активный общественный деятель, а я – художник, лицедей, это настолько разные сферы...
А вот когда я собрался жениться (мне было двадцать шесть лет), мама меня очень поняла и приняла мое отношение к женщине, которую я полюбил. Я очень благодарен ей за это. Мы с женой прожили вместе тридцать восемь лет, целую жизнь, хотя, конечно, было всякое, но всегда побеждала любовь. К сожалению, Татьяна ушла из жизни, и недавно я женился во второй раз, и мама отнеслась к этому очень мудро, сказав: «Я приму любой твой выбор!». Мы с мамой общаемся каждый день по телефону. С годами взаимоотношения стали проще. Мы давно живем отдельно, я ведь рано начал сниматься, зарабатывать деньги, и мама, молодец, тогда настояла, чтобы я купил квартиру, помогла мне, конечно, с этим вопросом.
Моя мама вообще человек очень разумный и активный. Например, она стала заниматься йогой непосредственно под руководством профессора Бродова, который первым привез практическую йогу в Советский Союз. Тогда это не очень поощрялось официально, они занимались в спортивном зале какой-то школы. Я тоже как-то один раз пришел на занятие в группу, но я не люблю коллективных занятий, и всегда предпочитаю одиночество в этом смысле…
Мама всю жизнь тщательно следит за собой, она – вообще большой молодец, относится к себе чрезвычайно сознательно, питается правильно, голодает два раза в неделю, и поскольку в медицине она - человек грамотный, все знакомые любят советоваться с ней по здоровью. Несмотря на преклонный возраст, она живет одна и справляется сама, хотя мы и помогаем ей в каких-то вопросах, разумеется. Интерес к жизни у нее огромен и сегодня, несмотря на довольно зрелый возраст, она – истинная женщина! Она хорошо выглядит, у нее – ясный ум, и я вижу, что ей приятно, когда с ней общаются мужчины более молодые, и подруги у нее, кстати, есть намного моложе…, им с ней интересно. Мама бесконечно верит в науку, в разум. У нее любознательный ум, она любит все новое, внимательно следит за научными открытиями. Иногда я ее вывожу в театр, вот последний раз она была на моем юбилейном вечере. Когда-то она дружила с Натальей Дуровой и частенько бывала в ее Уголке, та за ней машину присылала, мама потом очень переживала все эти перипетии с Театром имени Дурова. Познакомилась она с Натальей Юрьевной, кажется, на общественной работе: мама устраивала в НИИ встречи с интересными людьми.

Мама при всей ее строгости и принципиальности всегда гордилась мной. Недавно она мне рассказала, что, оказывается, папа, сидя на моих премьерах в театре, всегда очень переживал, что я забуду текст, забавно, что раньше она мне этого не говорила. Вообще мне повезло, что родители разделяли мои увлечения театром, кино, всегда в этом поддерживали. Мама высоко ценила Московский Художественный театр, его традиции, я вырос в уважении к искусству. Меня традиционно водили на «Синюю птицу», на другие спектакли. Родители хорошо разбирались в театре, и их оценки мне были всегда понятны.

Папа ушел в двухтысячном году, мама переживала очень долго и тяжело. До сих пор эта тема для нее болезненная.

Марта Борисовна Стеблова

Откуда имя? - у меня отец с Украины, родился на Черниговщине в селе Корюковка. Там был сахарный завод, и все население работало на сахарном заводе. У отца было двенадцать братьев и сестер, и всем родители дали образование. Отец окончил реальное училище, что приравнивалось к классической гимназии, только было технического направления. Днем учились, потом приходили домой, помогали по огороду, а ночью гуляли, пели. Отец обладал великолепным голосом (тенор). Рядом с их участком была летняя дача, куда на летнее время приезжал преподаватель Киевской Консерватории по вокалу, однажды ночью он услышал отца и пригласил к себе в Консерваторию. В это время там как раз случился обмен с итальянскими студентами, и мой папа попал в группу украинских студентов, которых отправили в Италию. Там он пел в театре Ла Скала в опере «Марта» и был влюблен в главную героиню Марту. Потом, когда он женился на моей маме, и я родилась, назвал меня Мартой.
Муж - Жили мы с родителями на Проспекте Мира в прекрасном шестиэтажном доме, в огромной коммунальной квартире, где по коридору дети катались на велосипеде, он и сейчас там стоит напротив метро. Недалеко от нашего дома был Ботанический сад (аптечный огород, заведенный еще Петром Первым), куда мама ходила со мной гулять. Мама – удивительный человек, она всегда перед моими глазами, ее уровня я так и не достигла: она владела несколькими языками, была высококультурным человеком, преподавала немецкий язык в МЭИ, потом в МИИТе, а во время войны ее приглашали преподавать немецкий язык в Генштабе (среди ее учеников был и маршал Рокоссовский). В этом саду были прогулочные группы, это жены генералов, оставшись одни, должны были чем-то зарабатывать, они брали детей, гуляли и занимались с ними. Я была в такой немецкой группе, и в этой же группе оказался мой будущий муж. Нам тогда было по пять лет. Потом мы разошлись, потому что я жила у метро Проспект Мира, а он в районе Рижского вокзала, и у нас были разные школы. Я училась в удивительной школе, это – бывшая Гимназия Самгиных, основанная еще до революции, так весь педагогический состав во главе с директором остались работать на советскую власть. Я училась у таких замечательных преподавателей! Над нашей школой шефствовали самые знаменитые представители культуры, в том числе, Эмиль Гилельс, Роза Тамаркина. Театральной студией у нас в школе руководила Софья Васильевна Халютина, н.а. РСФСР, которая была ученицей В.И.Немировича-Данченко, играла в первом МХАТе. У нас она поставила много спектаклей, с которыми мы ездили по всем школам (я там занималась пять лет). Она все время говорила: «Мы уходим, а вы должны придти на смену нам. Это были люди высочайшей культуры, и мы хотели быть похожи на них. Но началась война. Нас эвакуировали. Папа всю войну прошел в ополчении и был награжден медалью «За боевые заслуги». А мы с мамой, бабушкой и братом поехали в Саратовскую область, в республику немцев Поволжья. Сейчас республики нет. Там меня моментально взяли на работу секретарем сельсовета, потом я была начальником учетного стола, мне было 16 лет. А маму тут же пригласили в школу преподавать, за ней приезжали на лошади. Там мы пробыли меньше года, маму вызвали обратно, мы вернулись в Москву,
Я пошла учиться. Перед войной мы окончили только девять классов, и чтобы пойти в институт, надо было закончить десять классов. В 1941-м году школы в Москве не работали, поэтому год пропал. В 1942-м я поступила в десятый класс, в школу рабочей молодежи, и еще пошла в райком комсомола, чтобы меня направили работать (надо же было получать карточки, хлеб), и меня направили в школу №610 на Сретенке старшей пионервожатой. Директор там был потрясающий - Курыгин Николай Иванович, живой Макаренко. У меня была творческая натура, и оказалось развитым педагогическое чутье, я придумывала много всего, ему все это безумно нравилось. На чердаке школы он устроил обсерваторию, где он со старшими ребятами изучал небеса. Еще интересно, что в то время у меня учился Тимур Гайдар, отец Егора, он говорил, что хочет быть журналистом. У меня была пионерская комната, это было как бы моим кабинетом, старшеклассники пропадали у меня все перемены, после школы все тоже торчали в моей пионерской комнате, устраивали литературные диспуты и пр.
После окончания школы оказалось, что из трех десятых классов только мы с мужем вдвоем - отличники. Аттестат был с золотой каймой, и нас принимали в институт без экзаменов, но почему-то выдали документы нам позже, и везде прием почти закончился, куда б мы не пришли. Я хотела в институт Востоковедения, но можно было только попасть в третий Мед, там еще был прием. На втором курсе мы поженились, муж – в Энергетическом учился.
Потом у меня родился Женя (8декабря 1945года) и вскоре тяжело заболел, потому что наша соседка, на которую я оставляла своего сына, решила дать ему морковный сок, в желудок попала инфекция и он заболел диспепсией, мне пришлось после третьего курса уйти из института. Когда приехал профессор смотреть Женю, он даже прикладывал зеркало к его губам, чтобы проверить, жив ребенок или нет, вот так тяжело он болел. Но мы сына спасли. Этот профессор так и сказал: вот ваш университет! Когда поставите его на ноги, тогда и пойдете учиться. Я ушла из института.
Моя мама до революции закончила медицинский факультет университета, а еще одновременно с тем, как оканчивала Классическую Гимназию, Консерваторию. Так что она была очень образованным человеком, грамотным врачом. В Гражданскую войну она была мобилизована и работала на «сыпняке», то есть на сыпном тифе, это было героически. Они шили шелковые атласные халаты, вши вроде не могли зацепиться за шелковую ткань и падали. На голове – шапка, на руках – перчатки. Так они себя спасали.
Когда мама училась в классической гимназии, ее ближайшей подругой была Цецилия Львовна Мансурова. Мы жили в удивительное и страшное время 1937-39 гг. Люди не общались, друг к другу не ходили, и я даже не знала, что у мамы такая подруга. Я была поклонницей МХАТа! Мы там пересмотрели все спектакли, вставали в четыре утра и покупали билеты на десять дней, ходили постоянно. Весь первый МХАТ, кабинет Станиславского, музей МХАТа, когда я туда входила, у меня дух захватывало, это было все мое, я это обожала!
Когда Жене поступал, мама позвонила Циле Львовне и сказала: «Поступает мой внук, и я тебя очень прошу…», та сразу: «Я поняла, все поняла!», мама: «Нет, ты ничего не поняла, ты думаешь, я тебя буду просить, чтобы ты помогла ему поступить? Нет, нет и нет! Наоборот! Я хочу, чтоб ты определила, побеседовав с ним, посмотрев на него, послушав его, чтобы ты сказала, есть ли у него данные, чтоб поступать. Если есть, пусть идет, ты не нужна. Если нет, ты тоже не нужна! Пусть поступает, как сумеет». Но он оказался очень талантливым, это только теперь я могу так рассказать.
Я и мой муж очень увлекались искусством, муж собрал огромную библиотеку, очень много читал, его глаза светились, когда он держал в руках хорошую книгу.
Жене было три года, когда он тяжело заболел корью, надо было как-то удержать его в кровати, то есть чем-то интересным занять. Мой муж купил пластилин и разобрал замечательный дореволюционный металлический конструктор, из которого он сделал ему маленькую сцену и показал, как можно вылепить голову кукольную, они надевали на пальцы головы и разыгрывали сказки. Жене было лет шесть, когда я поехала в пионерлагерь старшей пионервожатой, я взяла Женю с собой. А в этом лагере работала кукольница, актриса, которая обучала детей делать куклы из папье-маше. Головы были пластилиновые, все с характерами, весь наш дом после этого лагеря был в куклах. Когда Женя был в восьмом классе, в Москву приехал чешский кукольник, у его кукол головы были резиновые, очень подвижные, с мимикой, и Женя придумал покупать в аптеке резиновые клизмы-груши, и из них мастерить себе куклы. И тростевые, и куклы-петрушки, и куклы-марионетки, всякие были.
Преподавала я всю жизнь биологию в школе, очень быстро я стала директором, потом меня забрали в Институт Усовершенствования Учителей. Я так погружалась в эту работу, что забывала о доме. Меняли программы по всем предметам, тогда Министром просвещения был Прокофьев, он был профессором-химиком.
В НИИ мой муж занимался радиоаппаратурой, без подписи Стеблова не могло пройти ни одно изделие. Он во всем разбирался, был удивительный, редкий человек, таких теперь нет. В НИИ работало десять тысяч сотрудников, а я там занималась аспирантурой, договаривалась с преподавателями. Василий Бродов в аспирантуре преподавал философию марксизма-ленинизма. Он был участником Войны, пришел с фронта инвалидом второй группы и ходил с палкой, еще у него был огромный живот. Прошло два года, он бросил палку, у него пропал живот, подтянулся и вообще стал бегать в метро по эскалаторам. Я спросила, каким чудом он так себя перестроил, он по секрету мне сказал, что когда писал докторскую диссертацию (что-то у него было связано с Востоком), наткнулся на систему йогов, сам ее изучил и сам начал заниматься и за полтора года привел себя в полный порядок. Потом его начали приглашать в командировки, он вообще был первым философом-индологом нашей страны. Помните, был такой документальный фильм «Индийские йоги, кто они?», вот фильм и начинается с рассказа Василия Васильевича. Мне очень захотелось заниматься этой йогой, я его уговорила взять группу на обучение, мы арендовали зал в школе и раз в неделю занимались. Потом я занималась сама, тридцать лет занималась йогой.
На пенсию я уходила в восемьдесят лет. Общественную работу я сама себе придумала: организовала на заводе Университет Культуры, заключила договор с Московской Филармонией, установила связь с театрами, и однажды пригласила Уголок Дурова. Мы потом подружились с Натальей Юрьевной Дуровой. Она была необыкновенным человеком, это – талантище: великолепный режиссер, писатель, оратор, она так умела общаться с детской аудиторией! Когда она выпускала новые спектакли, обязательно присылала за мной водителя с машиной, требовала от меня резюме. Мы с ней дружили до самой смерти. Еще я дружила с Натальей Сац, тоже потрясающая личность. Ей было так много лет, она уже теряла память, но не работать не могла.
Не только отец, мы оба волновались на Жениных спектаклях, что он забудет слова, а оказывается, это самое легкое в актерской профессии, никто на это внимания не обращает. Мы всегда много разговариваем о спектаклях, конечно, я не все знаю и Женя меня на сто голов выше в своем деле, но у меня есть какая-то интуиция. Женя меня иногда подкалывает, когда мне что-то не нравится в современном театре: «Ну, конечно, ты все сравниваешь с Кторовым, с Первым МХАТом…». Но между прочим, когда я пришла с премьеры спектакля Театра им. Моссовета «Геда Габлер», сказала мужу: «На сцене был не наш сын, это был Кторов!».