монолог в ответ на несколько вопросов о театре

- Константин, что сегодня отжило, умерло в театральной системе, чего вы не принимаете на сцене? Что сегодня вам кажется интересным в театре? Какой театр необходим сегодня, какого он должен быть уровня?

 

- Интересным остается то, что живое. Я люблю разные театры и смотрю разные театры. У меня есть такое мнение: русская актерская школа в том виде, в котором она существовала в прошлом веке, в советское время, себя изжила и требует модернизации, тех же изменений, которые требует все культурное пространство. Театр должен реагировать на те изменения, которые происходят в культурном, социальном пространстве. Русская театральная школа сегодня, на мой взгляд, ничего общего со Станиславским, с его идеями не имеет, в практическом изложении, во всяком случае, я не имею в виду выдающиеся моменты русского театра, гениев актерского искусства, я имею в виду средний поток, мейнстрим. В мейнстриме русская театральная школа безнадежно проигрывает западной школе, потому что она вся подчинена некоей системе крепостного театра, когда за выход на сцену, если актер плохо сыграет, его могут выпороть. Она основана на абсолютной несвободе человека в государстве, несвободе как отсутствие чувства собственного достоинства и нежелании что-то кому-то доказывать. Когда я с артистами разговариваю, по всем позициям легче с артистами молодыми. Чрезвычайно трудно артистов более старшего возраста не стараться, когда они выходят на сцену, просто поразительно, как сложно заставить актеров не стараться, не пыхтеть, не потеть, не пытаться доказать, что вот ты есть Гамлет. Мой учитель Гончаров говорил одну простую вещь: «…всех видел, не видел только вас…», есть абсолютная уникальность, человек – единичен и никогда не повторится, что еще нужно?

Самодеятельность отличается всегда бесконечным игранием, диким наигрышем. Выходит человек и начинает что-то лабать. Искусство Актера заключается в тотальном неигрании, самое сложное и самое великое искусство – выйти в пространство перед тысячным залом и не играть. На самом деле, это и есть Станиславский, «публичное одиночество», это – первый курс, «четвертая стена», это элементарные вещи, которые после прохождения их на первом курсе повсеместно забываются. Дальше от тебя требуют загрузиться обстоятельствами, понять, что есть ты, а есть персонаж, до которого надо дотянуться…. Неуважение, нелюбовь, непонимание того, что есть человеческая индивидуальность, уникальность – это то общее, что связывает российскую культуру с российским театром. Русский артист, выходя на сцену гипердраматизирует, никакой здесь особой русской души тут нет, иногда на Западе восхищаются, говорят, что русский артист готов всю душу вынуть, да ничего подобного, просто русский артист старается, пыхтит там, где другие сохраняют чувство собственного достоинства. Я никогда не скажу артисту: «заплачь», или, «засмейся», есть понятие внутренней ответственности, когда человек на событие реагирует именно так, это его организм, поэтому у него именно такой Гамлет, Лопахин и т.д., а кто сказал, что он должен быть другим? Это относится к категории культурных мифов: распределение должно быть таким, персонаж должен быть таким, играть надо вот так…

Современный театр, обратите внимание, очень активно работает с категорией восприятие, не на производство смысла, а на разрушение восприятия. Вот наглядный пример с эскалатором: вы заходите на эскалатор, а он не движется, вы помните, как работает физика? Вы знаете, что стоите, видите, что стоите, но тело ведет себя так, как помнит

То, что интересно в современном театре мне, это то, что в любой форме, в любом виде не пытается самопринизится, спустится до моего уровня, до уровня еще какого-то зрителя, то, что абсолютно самодостаточно, как интересен любой самодостаточный человек с чувством собственного достоинства. Я совершенно убежден, что за последние десять-пятнадцать лет мы катастрофически профукали зрителя, достойного зрителя, и мы его должны его возвращать. Невозможно уже видеть в очередной раз пыхтящего, льющего слезы, комикующего на сцене актера. Современные молодые люди и люди среднего возраста, ощущающие свое достоинство, не хотят, чтобы перед ними унижались, причем в любом жанре, будь то комедия, или трагедия, о чем тоже, кстати, можно поговорить. Нет системы жанров, есть произведение. Сейчас эпоха торжества индивидуальностей. Зритель покупает билет не для того, чтобы перед ним что-то разыграли, он хочет соприсутствовать. Это не значит, что это – храм, церковь, но обратите внимание, служба в храме ведь существует для прихожан, но одновременно она никогда подстроится под прихожан, никогда не пойдет быстрее от того, что кто-то уходит, она все равно для себя, внутри себя. Это очень приблизительное сравнение, но я пытаюсь объяснить, что мне интересно в театре: мне интересно наблюдать, присутствовать. Театр – это все равно диалог, и по ту сторону рампы некий человек, который ведет со мной диалог, и я не хочу, чтобы он мне врал в том или ином виде. Артисту, особенно старшего возраста, крайне трудно вернуться к себе, к своей естественной интонации, но это то единственное, на мой взгляд, что имеет смысл. Мое убеждение: умерли жанры, умерла характерность, умерла система задач и событий, во всяком случае, в том самом понимании, в котором это было. Объясняя артисту одну задачу, вы обречете артиста на плоскостную игру. Нет задач, есть обстоятельства, нет будущего, есть прошлое, вот обстоятельства – это прошлое. Задача, это - будущее, будущего нет, иначе вы задаете колею, как бы предугадываете. Любой зритель считывает клише: этот - злодей, этот – хороший, тот - жилец, этот – не жилец, все заранее понятно. В жизни так не происходит, по капле наполняется бочка, потом последняя капля ее переполняет и бочка переворачивается, но это копилось долго, это не происходит одномоментно. Современная задача – добиться абсолютно естественного течения жизни. Я сейчас репетирую Набокова, и вдруг в его лекциях нахожу те же мысли. Событие-реакция-оценка, я просто ненавижу всю эту структуру и всегда вижу, что это шито белыми нитками. Вспомним фильм «Социальная сеть» Дэвида Финчера, первый диалог, где мальчик расстается с девочкой, длится неизвестно сколько, а там ничего не происходит, просто, он – слово, она - слово («девяносто восемь дублей было снято…», - уверяет Сергей Коковкин), в процессе они расстаются навсегда и от этого начинается путь Цукерберга…, заставь наших артистов так сыграть, когда даже бровь не дрогнет у артиста, а оторваться невозможно.

Мы недавно разговаривали с Миндаугасом Карбаускисом, оказалось, что одинаково мыслим, сегодня абсолютно не действует система задач и событий, артисты очень хотят быть собой, у них сил больше нет играть этих персонажей. Не надо загружаться обстоятельствами и выходить на сцену, нужно выйти пустым, а значит открытым к партнеру и к событиям, которые произойдут через какое-то время на сцене. Это самое интересное и важное. Есть простой механизм: я как зритель абсолютно равнодушен к тому, что произошло у вас за кулисами, рационально я могу это понять, но принять эмоционально, нет. Вот, если на моих глазах возьмут на сцене трубку, там что-то узнают, и пойдет действие, вот это мне будет интересно, поэтому артист должен выходить абсолютно пустым, а у нас он выходит, как правило, с абсолютно забитыми каналами восприятия, потому что его так научили, потому он автономно и существует на сцене. И происходит то, что Станиславский так тщательно вытравлял из себя: зажим, порождение той самой несвободы.

Искусство в том, чтобы остаться собой. Великие артисты ведь так и играли себе. Текст – зеркало, в которое вы смотритесь, не надо бояться смотреться в зеркало, надо спокойно и радостно это принять. Радость актера в том, что он может смотреться в десятки зеркал, в отличие от обычного человека, и видеть там десятки лиц. Я глубоко убежден, что человек по факту своего рождения и смерти вмещает в себя все мировые трагедии. Короткий отрезок времени, отпущенный человеку, ничего страшнее, драматичнее этого нет. Человек сам по себе, это великая трагедия, одновременно это, и масса комического…

 

ноябрь 2011