-Конечно, я читала «Необыкновенные приключения Карика и Вали» Яна Ларри...

-И вы читали?! Надо же! А Гайдара-то, наверно, уже не читали?

-И Аркадия Гайдара читала тоже, мы даже играли в третьем классе в «тимуровцев»: старушкам помогали. А вот Вы очень много читали, я знаю, хотя мальчишки целыми днями обычно гоняют мяч во дворе…

-Ну, и я тоже гонял, а вот в школе больше читал, чем учился. Я был хилым парнем, но меня никто не трогал потому, что я все время читал на задней парте. Школа у нас была отвратительная, и ничего ненавистнее ее в моей жизни не было, книги меня спасали. Я так был рад, когда в восьмом классе перешел в вечернюю школу и пошел на завод работать токарем, там хоть были нормальные взрослые люди. В моей же школе ничего не было, кроме курения. И вообще Свердловск тогда был грязным промышленным городом, у меня о нем очень плохие воспоминания…

-Тем не менее, из Свердловска (Екатеринбурга) вышло много талантливых, творческих людей, может, вопреки той обстановке?

-Ну, может, и вопреки. Как-то на телевидении собрали знаменитых свердловчан, там было много прекрасных земляков: Глеб Панфилов, Валерий Усков, Владимир Краснопольский, Владимир Ильин, Владимир Гостюхин, Владимир Грамматиков, Юрий Гребенщиков…

-А как Вы впервые в жизни пришли в театр, помните?

-Помню. Я пришел в театр первый раз сразу в оперу: мать у меня работала одно время в бухгалтерии оперного театра, потом её выгнали с работы (ее постоянно выгоняли из-за того, что отца расстреляли в тридцать седьмом), так вот, в первый раз она меня привела на «Севильского цирюльника». Мне было лет шесть. Я ничего не понял, вернее, мне было неинтересно до тех пор, пока не наступила музыкальная пауза перед последним актом. Я решил, что сейчас и начнется самое главное. Тревожная музыка, и ничего на сцене не происходит - вот, это было самое прекрасное место.

- После этой оперы Вы и запели?

-Ну да, оперу я потом очень полюбил. Мне брат двоюродный подарил набор довоенных пластинок, и вот они меня заразили. Я пел под пластинки разные песни и арии итальянские, а потом занимался во дворце пионеров - там был очень серьезный хоровой коллектив и замечательный педагог из консерватории. В 13 лет у меня сломался голос, петь я больше не смог и с горя пошел в драматический кружок недалеко от дома…

-Вы хотели стать актером?

-Нет, именно об актерстве я не думал, но около театра мне очень хотелось быть, ну, например, театроведом ил еще кем-нибудь. На сцену не тянуло: артисты были такие красавцы - Стриженов, Дружников, а я - рыжий, совсем не то. Но на моё несчастье приехал на гастроли МХАТ, и объявил набор в школу-студию…

-То есть практически, за Вами приехали…

-Ну да. Меня взяли, Юру Гребенщикова и еще двух девочек, тогда я переехал в Москву учиться, а сам бы ни за что не стал поступать.

-Расскажите о вашей студенческой поре, ведь все театральные студенты жили тогда в одном общежитии - на Трифоновке, весело было?

- Весело необыкновенно, там же целый город был. Мы впятером жили в комнате, и так до конца учебы и переходили из корпуса в корпус. Женя Урбанский у нас ночевал, он в театре им. Станиславского уже работал и жил там, во дворе, где были цеха. Там ночью было страшно и неприятно, хотя и в самом центре Москвы, там крысы были, мыши и клопы…

-Он же был уже знаменитым актером!

-Да, он тогда уже снялся в «Коммунисте». Ну, а что, у нас это нормально, молодой артист, первый год в театре, где ему возьмут квартиру? Он приходил к нам ночевать в общагу потому, что был влюблен в Таню Лаврову.

- Вашим мастером курса был Виктор Яковлевич Станицын, то есть по известной теории получается, второе рукопожатие после Станиславского?

-Да, но Виктор Яковлевич – это все-таки вторая студия МХАТа, а была у нас еще преподаватель Евгения Николаевна Морез, которая играла в той самой «Синей Птице» Метель. В 1922 году Константин Сергеевич Станиславский, когда половина театра была за границей, объявил набор, взял шесть человек и самолично вводил их в спектакли. Среди них была и Евгения Морез, так что мы из первых рук узнали о Станиславском. Евгения Николаевна никогда не говорила «Станиславский», только: «Константин Сергеевич», - И всем было понятно. Она говорила о Станиславском как о своём отце, так что для нас он был как дедушка. Евгения Николаевна работала только ассоциациями, никогда не произносила никаких терминов, и буквально все знала про нас (кто - что, кто из какой семьи, кто в кого влюблен и пр.), и работала с этим, как собственно, потом и Васильев. Анатолий Васильев, когда пришел в МХАТ ставить «Соло для часов с боем», знал про каждого актера все его театральные удачи, знал, что Михаил Михайлович Яншин был женат в своё время на цыганке, и любил это, потому ему Васильев дал что-то такое цыганское. У Ольги Николаевны Андровской тоже был танец из какого-то спектакля, и это была большой удачей.

А еще через десять лет я попал в руки к замечательной Марии Иосифовне Кнебель, и с ней мне многое стало ясней в актерской профессии…

-Вы ведь тоже много лет преподаете?

-Уже лет двадцать, сначала - во ВГИКе, сейчас - в ГИТИСе, но никаких специальных терминов до сих пор не употребляю. А вот Иосиф Райхельгауз все их знает, и еще много всяких замечательных упражнений, но он готовит режиссеров, а я занимаюсь со студентами актерским мастерством. Я, на самом деле, ленив и не считаю преподавание своим любимым делом. Это меня Райхельгауз заставил.

-Скажите, пожалуйста, как так получилось, что вы несколько раз уходили из театра им. Станиславского и потом возвращались?

- Когда я пришел в театр Станиславского, там уже не было ни Бориса Левинсона, ни Лилии Гриценко, Евгений Весник тоже ушел оттуда в Малый Театр. Михаил Яншин как раз стал набирать молодых актеров, и мы к нему распределились после училища.

После первого года работы я ушел в театр Ермоловой: меня туда позвал Леонид Варпаховский, и там я нормально проработал какое-то время, было очень интересно, а потом Варпаховского «съели». В этом театре тогда съедали всех.

- Вас "огребли" в армию сразу после института, и Вы даже не попытались «откосить», так и пошли?

- Варпаховского из театра убрали, и, собственно, никто не был заинтересован, чтобы меня там оставлять. Ну, взяли в армию, и взяли. А в театре Станиславского Яншин всех тогда отстоял.

- Но Вы же могли пойти служить в театр Советской Армии?

-Я мог, но меня туда не взяли. Брали тех, чьи родители могли пойти попросить. Когда вот моего сына забирали в армию, я пошел и все равно опоздал: в театр уже взяли двоих, и моего сына отправили во внутренние войска, чуть-чуть он не загремел в Афганистан, а это было в 80-е гг., просто Бог миловал.

- А сейчас он…

- Сейчас он – журналист, он всегда хорошо писал.

- Вы его отговорили идти в актеры?

- Я отговорил, сделал все, что возможно.

- Значит, тогда в армии Вы отслужили по-честному…

- Да, от звонка до звонка. Два года.

- Вот так прошла первая четверть вашей жизни, давайте, про вторую четверть поговорим…

- В 1963 году я демобилизовался, причем последние полгода служил в Москве, в отдельном полку связи, у меня уже лычки были (младший сержант), значит, бегал в самоволку, стояла часть наша в Матросской тишине, и через забор можно было перелезть прямо на Яузу. Когда уже начался сезон в театре, я говорю: «Ну чего я буду ждать декабря?», - написал бумагу командиру части, и меня отпустили в октябре.

- Вы вернулись в театр им. Ермоловой?

- Да, пришел в театр Ермоловой, а там ужас, что делается. Ну, как всегда. Они же своего замечательного Лобанова выгоняли, по-моему, раза два или три, великого режиссера!

- Как это, они выгоняли, кто?

- А как сейчас выгнали Любимова, Галибина, а как всегда это было? Как Станиславского, извините, выгнали из Художественного театра? В театре Станиславского тогда тоже начались перемены, ушел Яншин, пришел Анохин. Там собралось много молодежи, моих однокурсников, я, конечно, попросился туда, меня взяли. В театре им. Станиславского началось мое следующее как бы двадцатипятилетие.

-Вы сыграли много самых разных ролей…

-Но все-таки в театре Станиславского я немного сыграл. Одно время мы неплохо работали с Александром Георгиевичем Товстоноговым, о нем никто сейчас не вспоминает, а он пришел в то время, как театром руководил хороший крепкий провинциальный режиссер, Иван Бобылев.

-Это начало семидесятых?

- 1972-й, по-моему. Александр Георгиевич Товстоногов поставил «Прощание в июне» – первую пьесу Вампилова в Москве, и он очень хорошо работал (по заветам Товстоногова старшего). До него мы сидели по три месяца за столом, как положено было, в советском театре, лясы точили, анекдоты рассказывали, полагая, что мы так разбираем пьесу, во всех театрах так было (может, в провинциальных поменьше). А потом выходили на сцену, и все начиналось по новой: учили текст на сцене, а потом на зрителя как-то потихоньку начинали играть. Александр Товстоногов пришел, сразу убрал все эти разговоры, анекдоты, приучил нас к делу, и мы замечательно работали. Почему-то об этом у нас никто никогда не вспоминает. Мы были дружны с Товстоноговым долгие годы, и я видел как он «уходил». Когда мы были на гастролях в Красноярске, к нам приехал Саша Вампилов из Иркутска. Главную роль играл Эммануил Виторган, которого Александр Георгиевич лично привел в театр из Ленинграда, потому что работал с ним и знал его. Но, когда Вампилов, который все время был с нами на репетициях, посмотрел на Виторгана, то сказал, что такой ухоженный парень не может быть из детдома. Срочно Товстоногов поставил на роль главного героя Васю Бочкарева, и мы за две недели переделали спектакль. Мы работали как звери, выпустили заново спектакль, и он шел очень долго, в главных ролях играли Наташа Варлей и Вася Бочкарев - очень хорошая пара была. По тем временам, до прихода творческой группы с Анатолием Васильевым во главе, это был лучший спектакль.

- Когда Анатолий Васильев поставил спектакль «Взрослая дочь молодого человека», и вся Москва «ломанулась» в театр им. Станиславского, на вас обрушилась огромная слава...

- Ну да, и никто ведь тогда этот театр толком не знал.

- Вы почувствовали себя знаменитым?

- Нет, мы все к тому времени уже были слишком взрослыми, 1979-й год - мне было уже сорок два.

- Медные трубы, значит, Вам голову не вскружили...

- Нет, и мы были все очень дружны, это была замечательная школа Васильева. Есть ведь режиссеры, которые подгоняют роль под артиста, а потом критики говорят: «Какое неожиданное прочтение…». Да просто артист не тянул на то, что написано у автора. А Анатолий Васильев всегда точно разбирал, как написано, независимо от возможностей артиста. Первый его спектакль гениальный, конечно - «Васса Железнова». Я там не был занят, но, если случайно заходил в зал, уйти уже не мог, потому что там была такая "вязь", такая магия невероятная. Давно ничего подобного в театре не было, а уж в театре Станиславского особенно, чтобы зрители так принимали.

-Кого из актеров режиссер Васильев выделял?

- Васю Бочкарева, конечно. Васю любили все режиссеры, которые к нам приходили, потому что он - открытый, у него актерская душа. Вася - прирожденный актер, он всегда хочет войти в замысел режиссерский и его исполнить. У Васильева он стал просто замечательным. Когда погиб Юра Гребенщиков, Вася ввелся и в «Серсо» (следующий спектакль Васильева после «Взрослой дочери»).

-Но ведь «съели» и Васильева…

- Ну да, потому что наш театр был «дойной коровой» для управления культуры, потом выяснилось, что руководители управления культуры ремонтировали квартиры за наш счет, а деньги клали себе в карман. И эти люди управляли культурой и никак не могли подобраться к нашему театру потому, что не знали, как уволить народного артиста, не еврея, члена партии - Андрея Алексеевича Попова, который был художественным руководителем. Подобрались через Райхельгауза, издали приказ: «В связи с отсутствием московской прописки уволить режиссера Райхельгауза», - чтобы Андрей Алексеевич остался один. Ведь пьесу «Взрослая дочь молодого человека» принес Иосиф Райхельгауз, мы репетировали (я ему очень благодарен за то, что он взял меня в этот спектакль), летом он показал спектакль худсовету, и тут его выгнали, он получил инфаркт, а Васильев взял спектакль и стал заново репетировать.

- Переделывать все начал?

- Переделывать. С этюдов начал, мы быстро все это слепили, за два месяца.

- А Райхельгауз в это время в больнице лежал?

- В больнице сначала лежал, потом где-то в провинции что-то ставил, и так продолжалось много лет, пока не взяли его в «Современник»…

- Любимые ваши роли, конечно, в спектаклях Васильева «Взрослая дочь…» и «Серсо»?

- Конечно, и получается, что вторая четверть жизни заканчивается спектаклями Васильева. В 1988-м году Анатолий Александрович Васильев, которому мы надоели, сказал: «Вот последние гастроли по Европе, и после этого мы распрощаемся…». Два месяца мы с ним ездили: Германия, Англия, Бельгия, потом Париж, Рим…

- Как вас так надолго из театра отпустили?

- А нас ведь выгнали из Театра на Таганке. Причем выгнали нас при Анатолии Васильевиче Эфросе. Ну там были интриги всякие…, директор сказал, что им нужен малый зал, для того чтобы там какой-то спектакль делать. И все. А мы, чтобы поехать на фестиваль, сняли малую арену на стадионе Динамо (конец 80-х гг.), стадион никому не нужен был, эту арену нам сдали за копейки, там мы репетировали и выпускали спектакль.

- От какого же театра вы тогда поехали на фестиваль?

-А мы и поехали вначале как от Театра на Таганке, а потом нас выгнали потому, что такой успех никому не перенести. Потом какое-то время жили кто как, съемок тогда не было, я помню, читал литературные программы…

- Но на вашем счету еще большой список киноролей (больше ста)…

- Кино в это время тоже мало снимали, да еще, когда в театре выпускали спектакль, времени совсем не было, снимались мы все только в отпуск, поэтому я часто отказывался, до этого времени у меня было по две, три картины в год.

-Трудно сегодняшним сериальным «звездам» даже представить, что артист такого уровня, как Вы, может жить в скромной пятиэтажке…

-В то время в кино таких денег не платили, как сейчас, так что я этого богатства не застал.

- И до сих пор нет закона, чтобы актерам выплачивали проценты, когда по телевидению показывают фильмы с их участием, ведь ничего не платят?

- Нет. Что-то когда-то говорили в Союзе кинематографистов, несколько лет назад они что-то придумали, писать надо было какие-то бумаги, но я думаю, это все бесполезно…

- Вы никогда ни у кого ничего не просили, живете прямо по Булгакову («…сами придут и дадут…»), только не очень пока дают, судя по всему. А скажите, вот Вы - с виду тихоня, а глаза светятся таким блеском…. Какие чертенята в вашем тихом омуте живут?

- Знаете, я был строптивым всегда, да и сейчас... Я тогда ушел из театра от Яншина, а ведь ему было очень трудно отказать. И два года я был нигде, в смысле зарплату нигде не получал, мы репетировали, выпускали спектакль, ездили на гастроли за суточные. И ничего: читал литературные программы, потом Васильев меня позвал на курс к Анатолию Эфросу, и я год якобы преподавал (смешно при Эфросе говорить о преподавании), на самом деле, я просто записывал за ним разборы спектаклей - это совершенно гениально, а потом нас всех "ушли" от Эфроса…

- И началась третья четверть…

- Для меня это 25-летие началось, конечно, с Райхельгауза. Васильев нас распустил, предложил пойти на договор к нему в подвал на Поварской. И мы там замечательно некоторое время работали, этюды делали, а рядом с нами - молодые люди у Васильева играют «Шесть персонажей в поисках автора». Мы все танцуем и танцуем, поем и поем, развиваемся и развиваемся, и ничего не играем. Потом они стали ездить по всему миру, а мы опять ничего не делаем. Короче говоря, я посмотрел-посмотрел на все это, и договор с ним не подписал. Как раз в это время меня и подобрал Иосиф Райхельгауз, предложил репетировать (это был конец 1989-го) спектакль – «Пришел мужчина к женщине» с Любовью Полищук. Так для меня начался театр Школа Современной Пьесы, в котором я и сейчас служу.

-Вы чувствуете себя мастодонтом в театре ШСП? Как к вам относятся молодые актеры?

- Нет, не чувствую, у меня очень хорошие отношения с молодыми. Они относятся с пиететом или, во всяком случае, положительно и уважительно.

- Скажите, Альберт Леонидович, вот Вы, вроде, никогда не претендовали на роль «мачо», а женщины вас всегда любили. Вы чем их брали, сказками?

- Это вы у моей жены спросите (смеется), но партнерши у меня были всегда красивые и замечательные (и Люба Полищук, и Ирина Алферова, и другие), и всегда у меня с ними были очень нежные отношения.

- Вы владеете музыкальными инструментами, кажется еще в армии, научились на альте играть?

- Это - альт духовой, там примитивная умпа-умпа-умпа, так что научиться играть на нем любой идиот может, просто звукоизвлечению надо научиться. После этого я еще в театре на трубе играл. Потом для Акунинской «Чайки» научился на флейте играть.

- Чем, по-вашему, хороший актер должен владеть?

- По возможности, всем. Тимирязев говорил: «Надо знать обо всем понемногу и все о немногом», - вот так и артист должен уметь все, практически ничего не умея.

- Есть ли у вас ученики, которыми вы гордитесь?

- Во ВГИКе был у меня, например, Женя Стычкин, очень подвижный и работоспособный. Он всего добился потому, что за все хватался. Я, когда только пришел на курс, сказал им, что судьба не всегда благоволит к актеру, надо быть готовым и надо ждать. То, что предлагает режиссер сначала сделать, потом если почувствуете, что не то, можете сказать: «Нет». Вот сказал режиссер: «Встань на голову – так и встань на голову, а не спрашивай, зачем…». И Женька Стычкин, сукин сын, тут же встал на голову, он всегда готов был все делать. Еще у меня училась замечательная Катя Двигубская, она стала режиссером, книжки пишет…

- Когда Вы сами учились, ваш курс был таким звездным. С кем сегодня продолжаете общаться?

- С Геной Фроловым и Еленой Миллиоти, Аллой Покровской и с теми, кто остался в живых. Саша Лазарев, вот совсем недавно умер…. Нас, к сожалению, очень мало осталось…

- Ощущаете ли вы себя в двадцать первом веке? Пользуетесь, например, компьютером?

- Никак не ощущаю. Я компьютер купил дочери, а сам абсолютно не умею им пользоваться, более того, и не желаю.

- Но мобильником-то ведь пользуетесь?

- С трудом научился, меня дочь научила даже смс-ки писать. Как будет у меня время свободное, может, сяду и к компьютеру, хотя я не вижу особых достоинств, читаю я все равно нормальные книги, а вот дети нынче все сидят в компьютере.

- Какого будущего вы хотели бы свои дочерям?

- Они очень домашние, совершенно неприспособленные к жизни, я не знаю, что с ними будет…

- Давайте помечтаем, что будет в следующей четверти вашей жизни?

- Да, Бог с вами, я вообще ни о чем не мечтаю, я могу умереть в любой момент…

-Все могут умереть, это не зависит от возраста.

- Нет, все равно не мечтаю ни о чем. Я очень рад, что в этом сезоне мне удалось сыграть в театре очень интересные роли в двух спектаклях: «Медведь» и «Цирк Амбуланте». Так что сезон был удачным, а дальше посмотрим. У нас ведь жизнь такая: чего предложат, «чего изволите»? Что нам предложат, то мы и сделаем.

-Есть что-либо, о чем Вы сегодня жалеете?

-Я жалею, что наш Театр называется Школа Современной Пьесы, а я, по существу, еще ничего не сыграл из классики, ничего за всю свою актерскую жизнь…

-А «Чайка»?!

-Ну что - «Чайка», там эпизодическая роль. В театре Станиславского я тоже ничего не играл из классики.

- В кино что-то у Вас, кажется, было…

- Один фильм был, я его очень люблю: «Три года» по повести Чехова, и роль была хорошая, и фильм был хороший. Ставили его Станислав Любшин и Дмитрий Долинин на пару, Любшин там играл главную роль, а я играл его брата, вот - единственный случай, когда была такая серьезная работа в кино. Ну и вот, еще недавно - небольшая роль у Глеба Панфилова «В круге первом», с Панфиловым работать замечательно было.

- А какую классическую роль Вам хотелось бы сыграть?

- Не представляю. Я все хотел бы сыграть. И Островского попробовать, ужасно жалко, что никогда не играл этого гениального драматурга, я считаю, что он равен Шекспиру и Мольеру, наш великий национальный драматург. К сожалению, я его никогда не играл, и не буду играть.

- Никогда не говорите «никогда»…

- Но ведь в нашем театре Островского не ставят!

- Есть еще антреприза…

- Да, еще никогда не играл Шекспира…

- Короля Лира?

- Да, хочу я! Кто бы дал…

- А вдруг…

- Вспомнил: один спектакль по классике у нас в ШСП был - «Холостой Мольер», я его с большим удовольствием играл. Ставил его Олег Глушков из ГИТИСа, талантливейший человек, там было много пластики. В этом спектакле очень здорово работали студенты Олега Кудряшова. Для меня это было единственным прикосновением к Мольеру. Я вот сейчас думаю, что делать со студентами, и решил обратиться к античности вообще, к древним грекам, потому что сам никогда не играл, думаю, хоть так попробую пощупать классику. Меня интересует Менандр, комедия «Брюзга», на будущий год надо будет попробовать. Замечательная пьеса.

- Ее, кажется, еще никто не ставил.

- У нас - никто. Я хотел сначала Плавта «Менехмы, или Близнецы», потом перечитал после пятидесятилетнего перерыва (читал в юности, когда учился, и мне очень тогда нравилось), но понял, что греки - лучше. Но это не только по грекам, в живописи – я тоже люблю локальные тона: там больше цвета…

- Локальные тона, это...

- Локальные тона – это чистый цвет, как у супрематистов, чистый цвет, не смешанный. Мой самый любимый художник – Николя Пуссен, когда я прихожу в Эрмитаж, всегда иду к нему. Год или два назад я увидел у нас в Пушкинском музее аналогичную картину - «Великодушие Сципиона Африканского», она – ослепительная. Такое удовольствие от живописи получаю! Я люблю цвет, объяснять сюжет мне не надо. Поэтому очень долго не любил жанристов, Федотова терпеть не мог, пока однажды не заметил у него вдруг где-то вот среди всей этой серости, красный, локальный цвет, и мне так стало интересно, после этого я стал воспринимать малых голландцев. Недавно меня позвали в ГМИИ им. Пушкина. Они иногда зовут известных артистов, и режиссеров, чтобы те рассказывали про свои любимые картины. К сожалению, любимых моих художников уже разобрали до меня другие артисты и режиссеры, и тогда я выбрал из малых голландцев. Питер де Хох, вот у него - всегда строго ограниченные локальные тона: небо - всегда голубое, деревья - зеленые, кирпичи – розовые…

- И Вы в Пушкинском музее рассказывали про эту картину?

- Ну да, они меня попросили, наверное, будут по телевидению показывать, я вообще-то хотел про Кранаха, но кто-то опередил меня…

- Альберт Леонидович, если вдруг появится свободное время, что будете делать?

- Начну писать, меня вот уже двадцать лет призывает Иосиф Райхельгауз, он сам уже книги четыре, наверное, написал, но ведь он, помимо всего прочего, еще окончил Литинститут в Ленинграде, а я уж и не знаю, как решиться на целую книгу…

интервью опубликовано в журнале "Театральный мир" - 2012 год