Поменьше жмите на тормоза
Самоубийца – человек, который убивает сам себя, а гражданин Подсекальников в спектакле режиссера Дениса Азарова по острой и до сих пор актуальной пьесе Николая Эрдмана «Самоубийца» не убивает, а изо всех сил мучается и мучает других - сначала свою кроткую жену Машу, потом тещу, потом остальных «товарищей», и, наконец, терпение зрителей. Вот как из прекрасной острой пьесы Николая Эрдмана, запрещенной при Сталине, Хрущеве, Брежневе, и такой актуальнейшей в наше время, вышел странно скучный спектакль?
А начиналось все так интригующе прекрасно. Уместно аскетичная и в меру выразительная сценография Дмитрия Горбаса: в огромном пустом пространстве сцены – крошечная комнатушка, в которой еле помещаются узенькая кровать, столик, стульчик, полочка. Все актеры - на месте и при деле, кроме, пожалуй, «мальчика с веслом» (Даниил Могутов), который сиротливо в пустом пространстве мыкался битый час, вызывая недоумение, даже раздражение.
Мария Лукьяновна Подсекальникова (Кристина Асмус), худенькое маленькое измученное создание, которая не только меньше всех места занимает, но еще и передвигается как-то бочком, чтоб стать совсем незаметной. Обретая по ходу пьесы внезапную популярность, Семен Подсекальников (Александр Кудин), вдруг вспоминает о жене: «Как ты выглядишь? Так нельзя! Ко мне люди приходят, интеллигенция. Это, Маша, обязывает. Приколи себе брошку какую-нибудь или голову вымой на всякий случай…». Серафима Ильинична, теща Подсекальникова (Елена Силина), милейшая женщина, старается угодить, как может, но ума-то бог не отпустил, так что все невпопад. Очухивается, например, зять от запоя и, воображая себя на том свете, торжественно простирает руки к «светлому лику»: «Отче наш!», а Серафима Ильинична тут же заботливо обухом по голове: « Я - не отче, я - теща, Семен Семенович…». У жены с тещей работы могли бы быть еще ярче, вот только режиссер поскупился и дал актрисам лишь по одной монотонной краске: бедная Кристина Асмус весь спектакль добросовестно заходится в истерических рыданиях, а Елена Силина всю дорогу суетливо всем мешает. Видно, что обе актрисы – сильные, но развиваться им некуда.
Благодаря прекрасному тексту Эрдмана, к счастью, есть ряд сцен, которыми можно все же насладиться. Когда Подсекальников норовит разбогатеть с помощью «бейного баса», и тут же, так и не постигнув музыкальные азы, проклинает самоучитель и всех окружающих, готовится свести счеты с постылой жизнью. Когда перспектива самоубийства выводит Подсекальникова в люди, и Аристарх Доминикович (Андрей Попов) громогласно превозносит: «Вы - Пожарский, гражданин Подсекальников! Вы – Минин! Вы – титан…», - Этот никчемный человечишка тут же приосанивается: «А действительно что-то есть у Пожарского от меня. И у Минина есть. Но у Минина меньше, чем у Пожарского…». Когда колоритный сосед Подсекальниковых «самец Калабушкин» (Борис Дергун), расписывает, как нынче жить хорошо, а после намекает «самоубийце», где взять револьвер, и пока Подсекальников готовится к выходу на тот свет, сосед бодро наживается на «клиентах», норовящих всучить предсмертные записки: «Жить не в силах по подлости фининспектора», или «В смерти прошу никого не винить, кроме нашей любимой советской власти». Забавен курьер Егорушка (Антон Колесников), на все старающийся смотреть с марксисткой точки зрения: «Такая, знаете, гадость получается…».
Самоубийца в преддверии расставания с жизнью рассуждает о страшной секунде: «Тик» – и вот я, еще и с собой, и с женою, и с тещею, и с воздухом и водой, это я понимаю. «Так» – и вот я уже без жены, без тещи… ну, это я хорошо понимаю, но вот я без себя – это я совершенно не понимаю. Как же я без себя?».
И тут наступает самый важный момент: Подсекальников спускается в зал, пытаясь выведать непосредственно у зрителей, есть ли загробная жизнь. Идет главный монолог, ради одного которого можно было затевать постановку: «В первый раз за всю жизнь никого не боюсь. Захочу вот – пойду на любое собрание, на любое, заметьте себе, товарищи … Никого не боюсь. Вот в Союзе сто сорок миллионов, товарищи, и кого-нибудь каждый миллион боится, а я никого не боюсь. Все равно умирать. Все могу. Что хочу, то и сделаю. Что бы сделать такое, для всего человечества. Я сейчас, дорогие товарищи, в Кремль позвоню. Прямо в Кремль. Позвоню… и кого-нибудь там… изругаю по-матерному…». Ну, что может быть сегодня актуальнее? Но, увы, часть смысла утонула в режиссерском самовыражении. К чему, например, главному герою раздеваться до трусов, чтобы проиллюстрировать: «Я влюблен в свой живот, товарищи…»?
А пьеса ведь могла так выстрелить в театре, ближе всех (географически) расположенных к Кремлю. Вообще удивительно, как нынешняя цензура пропускает такие тексты? «Мы только ходим друг к другу в гости и говорим, что нам трудно жить. Потому что нам легче жить, если мы говорим, что нам трудно жить. Ради бога, не отнимайте у нас последнего средства к существованию, разрешите нам говорить, что нам трудно жить. Ну, хотя бы вот так, шепотом: «Нам трудно жить». Товарищи, я прошу вас от имени миллиона людей: дайте нам право на шепот. Вы за стройкою даже его не услышите. Уверяю вас. Мы всю жизнь свою шепотом проживем…». И действительно, ведь, маленьким людям не нужны «достижения, мировые пожары, завоевания», лишь - «тихая жизнь и приличное жалованье».
Режиссер Денис Азаров, не надеясь на силу слов, весь вечер очень старался расшевелить публику: мучил актеров, пригласил специальных музыкантов – терзать уши зрителей заунывной монотонной музыкой, а замечательную певицу Христину Зайфиди зачем-то заставил надрываться за пределами человеческого голоса…
Спектакль в итоге показался скучным и затянутым, театральный поезд тормозил и скрежетал, пока совсем не затих. А счастье театрала было так возможно…, может, еще будет? Может, после премьеры спектакль встанет на рельсы, наберет скорость и бодро покатится? Пожалуй, надо будет прокатиться еще раз…
http://www.ermolova.ru/theatre/press/view/261/