Михаил КАЗИНИК: «Ничего не бывает ниоткуда»

— Михаил Семенович, очень многие называют Вас своим Учителем. А кого Вы считаете своим Учителем?
— Германа Гессе с его книгой «Игра в бисер». Когда она вышла в СССР, мне было 17, и меня заинтересовали первые же строки. Это моя Книга жизни. Свои первые лекции я читал уже в этом духе. Если помните, там есть идея Касталии (действие романа происходит в вымышленной провинции Касталия), где отбирали детей для обучения в педагогической провинции — чтобы они, повзрослевшие, смогли сохранить культуру. Гессе предлагает не создавать новые произведения, а сохранить то, что уже есть — с помощью игры в бисер.
Меня часто называют магистром игры в бисер. А я всего-то свободно соединяю явления и понятия методом ассоциативного мышления.
Главная идея моей Школы такова. Точка в пространстве не существует сама по себе. Она — результат того, что происходило до нее, и от того, как мы будем реагировать на эту точку, будет зависеть, как мы будем развиваться дальше.
Когда-то я написал пьесу, которая в советское время оказалась непроходной. Ее герой — я сам, приехавший в особую страну, где небо сияет золотистым цветом. Я заинтригован. Первый же встречный объяснил, что золотистое сияние получается от проекции дум 37 мудрецов. Потом выяснилось, что в квартирах здесь нет электричества — все оно уходит на золотое сияние. Я страшно удивлен: зачем сияние в небе, если в домах нет лампочек? Оказалось, главная идея местного устройства в том, что нельзя смешивать понятия: лампочки отдельно, золотистое сияние отдельно.
Пьеса до сих пор лежит, думаю, ее опять можно показать театрам.

— Действительно, многое и у нас происходит отдельно.
— Совершенно верно. Вот в современной школе учитель истории, входя в класс, не знает, что ученики проходят по географии, а химия никак не соприкасается с физикой и математикой…
С самого детства я понимал, что все связано друг с другом. К пятнадцати годам я прочел все то, что вы назовете: Достоевского, Толстого, Лескова, Гоголя, Пастернака, Пушкина, Тютчева. И понял, что все эти гении не описывают конкретную ситуацию, как многие романисты, а видят связь явлений, понятий, времен. Мне показалось, что огромному количеству людей вдолбили мозаичное, клиповое сознание. И сделали это намеренно — чтобы они не связывали понятия, чтобы у них не было ассоциативного и логического мышления. Кстати, ассоциативное мышление ведет к нобелевскому…

— …открытию? Вы же — ведущий музыкального концерта для нобелевских лауреатов…
— Он каждый год проходит в Стокгольме, а я перед концертом провожу с ними интервью. Первое, что я обнаружил, когда наблюдал их вместе в ожидании той минуты, как их проводят в зал: они все время хохотали. Когда я спросил, над чем они смеются, они ответили, что рассказывают друг другу суть своих открытий, то есть, их чувство юмора зашкаливает. Второе, что я давно уже понимал: их открытия происходят на междисциплинарном уровне, на стыке наук. Им присущи остроумие и парадоксальность мышления. Эйнштейн говорил, что Достоевский дал ему больше, чем математика. Это же культурный код. Или Моцарт, которого он играл с Максом Планком, тот — на рояле, Эйнштейн — на скрипке. Выясняется, что Моцарт способствовал мышлению Эйнштейна. У одного нобелевского лауреата — физика, я спросил, чем тот занимался в детстве. Он рассказал, что оба родителя у него были физиками и, когда они заметили у шестилетнего сына физико-­математические способности, немедленно дали ему в руки скрипку.

— Книги. У нас была прекрасная библиотека. Мы жили очень бедно, но книг было много.

— Какой была Ваша семья?
— Папа, мама и родная сестра бабушки, у которой погибли муж и оба сына — в один день сразу три похоронки. Когда она их читала одну за другой, все время мотала головой: «Нет-нет-нет», и так потом мотала головой до конца своих дней. Одного из погибших звали Миша, и она внушила себе, что я и есть ее Миша. Вот и любила меня больше всех на свете, моя бедная тетя Ида…
Мама окончила в Ленинграде юридический, папа — горный, а сначала учился в театральном институте. Он — участник вой­ны, но никто ему не помогал в студенческие годы, негде было жить, нечего есть. Безродный, неприкаянный, по ночам таскал мешки в порту, а потом должен был участвовать в этюдах.

— Родились Вы в Ленинграде, а жили в Витебске?
— Как только пустили поезд до Витебска, туда рванула питерская интеллигенция, уставшая от бесконечных простуд. И повезли с собой культуру.
На меня огромное впечатление произвел детский стишок: «Не было гвоздя — подкова пропала, не было подковы — лошадь захромала, лошадь захромала — командир убит, конница разбита, армия бежит! Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого, что в кузнице не было гвоздя!». Эта замечательная английская народная поэзия в переводе Маршака оказала на меня не меньшее воздействие, чем потом Кант с его категорическим императивом. Я понял, что это не простое стихотворение, как и все, что живет веками. Если поймешь, что от одного недостающего гвоздя может погибнуть страна, начинаешь связывать явления.
Мой первый том «Тайны гениев» начинается со старой еврейской сказки о том, как мужик купил на рынке козу и повел ее к себе домой, а три мошенника решили хитростью ее забрать. Идет мужик, песни поет, навстречу ему первый мошенник: «Ты чего это дьявола на веревке тащишь?» — «Какой дьявол? Это — коза!». Второй мошенник выскакивает из кустов: «Ты кого ведешь? Бросай быстрей черта и беги!». Мужик оглянулся на козу — вдруг и правда черт? — да только головой покачал от удивления. Ну как же, покупал на рынке козу, все ж рядом стояли, видели. Да коза это, точно. А тут и третий кричит ему: «Беги от черта!». Бросил мужик козу и побежал, а мошенники над ним потом долго смеялись…
Так что все это — древние технологии. В результате массовой пропаганды появляются новые памятники Сталину, Ивану Грозному и т.?д.
Еврейский народ выжил потому, что смеялся и над собой, и даже над смертью. Евреи всю свою историю подвергались гонениям и уничтожению, но еврейские анекдоты о смерти — смешные.

— Почему Вы отказались от карьеры скрипача?
— Мне это было неинтересно. Я по своей природе просветитель. У меня другие приоритеты — вижу в музыке спасение от многих бед.

— Вы проводите музыкальные Академии уже много лет. Скольких людей удалось научить мыслить?
— Статистику не веду. Знаю только, что среди моих учеников — лауреаты международных конкурсов, талантливейшие, ярчайшие, остроумнейшие личности.

— Михаил Семенович, откуда Вы черпаете свою энергию, чем подпитываетесь?
— Во-первых, оттуда (смотрит на небо), во-вторых, от любви моих слушателей.

— А что отбирает энергию, мешает жить?
— Уговариваю себя не смотреть политику, но включаю компьютер… и понимаю, что ничего не изменилось, стало еще глупее.

— Вы могли бы назвать три самых любимых места на свете?
— Ужасно люблю маленький островок Гранд-­Канарья, Канарские острова, где у меня есть крошечная квартирка. Когда смотришь на карту, это — такой кружочек величиной с МКАД. И вот на этом кружочке — крупные города с пальмами, дорогами, концертными залами. С самолета смотришь: ничего не видно — пылинка, фитюлечка, а на ней — потрясающая цивилизация. Прилетаю туда зимой, спускаюсь по трапу — и наступает эйфория после темной зимней Швеции. Птички поют, цветы цветут, теплынь …
Своим любимым городом считаю Санкт-­Петербург. Жил там мало, но я там учился, много общался со своими педагогами. Это — мой город, в нем родились мои стихи, мои мысли.
И третий, пожалуй, Рим. Когда-то я, наверное, жил в Риме, почему-то чувствую себя там дома, может, генетическая память. Есть еще города, где я чувствую себя дома — университетские города Германии. Гуляя по ним, ясно ощущаю себя немецким классическим философом, узнаю некоторые места, будто бывал там когда-то. Впервые туда приехав, я шел вместе с пианистом по улице и сказал, что вот сейчас за поворотом будет пивнушка, где мы когда-то сидели за пивными бочками, размахивая пивными кружками, и кричали: «Vivat academia, vivat professores!». Он посмеялся, но тут мы завернули за угол, и там оказалась старинная пивнушка с бочками вместо столов. Он был поражен. В старых городах Германии, которые ни разу не бомбили союзники, я чувствую невероятный комфорт, хотя, как еврей, должен ощущать к ним неприязнь. С папиной стороны всех родственников согнали в сарай и сожгли, с этой стороны у меня не осталось ни одного родственника, но я как-то не ассоциирую этих мягких спокойных добрых немцев с теми, которые сожгли моих родственников в Белоруссии.

— Назовите, пожалуйста, своих самых любимых людей.
— Моя муза — Татьяна, жена и соратник, наш сын Борис, не только скрипач, играющий в концертах, но и человек, взявший на себя ношу генерального продюсера, наши внуки Эвелина и Даниэль — уже взрослые молодые люди.
И мои слушатели. Выходя на сцену, я ощущаю обоюдную энергию любви. Она позволяет мне в мои 68 лет преодолевать любые расстояния. И выходить к людям полным сил и энергии.